Психоонкология. Кейс #16
Зачем нужна психоонкология? Почему людям со сложными заболеваниями стоит обращаться за поддержкой к психотерапевтам и психологам? Психоаналитик и медицинский психолог Леся Лориашвили отвечает на эти вопросы и рассказывает про опыт работы в сфере психоонкологии.
Сталкиваясь с болезнью, которая смертельна, или возможно смертельна, или которая имеет очень много побочных эффектов после терапии, с которой очень сложно бороться, которая очень ограничивает возможности, — после болезни, к сожалению, люди часто уже не могут работать: у них инвалидность. И возможно, они выглядят так, что никто и не скажет (внешне уже и волосы отросли после химиотерапии, и руки-ноги на месте), но при этом они дезадаптированы в жизни, потому что после этого уже невозможно жить так, как раньше. Когда лечение завершается, жить так, как раньше, невозможно, а по-новому — я не знаю как.
Уже пять лет я работаю с психоонкологией. Так случилось, что я пришла работать в частную онкологическую клинику, сначала в стационар. Уже потом я начала вести пациентов в ремиссии в частной практике. Когда пациенты с онкологией выздоровели, им хочется вернуться в жизнь, но часто оказывается, что болезни уже нет, а вернуться в жизнь чуть ли не сложнее, чем справиться с болезнью. Это достаточно сложная тема, мало кто с ней работает. Но я в нее попала, для меня это не оказалось слишком сложным, — и я начала вести группу пациентов в ремиссии, потом пациенты пришли в индивидуальную терапию и задержались. Последние 5 лет я в этой теме.
В ремиссии после онкологических заболевания часто приходят с депрессией, которая наступила уже как следствие. Пока человек лечится, он обычно в активной фазе, он борется с болезнью, все свои силы, ресурсы прикладывает к борьбе. В среднем это обычно год-два лечения: операции, химиотерапия, бывает радиотерапия. Когда человек закончил лечение, все психологические ресурсы закончились или почти закончились, — и тут наступает депрессивная фаза, когда бороться уже не надо, родственники уже воспринимают человека как здорового («Всё, вылечился, иди работай, живи»), а он не может. Не хватает сил или уже не может так, как раньше. И вот тут часто начинается депрессия — вплоть до того, что человек не хочет жить. Он хотел, пока лечился, все силы тратил, чтобы выжить. А когда выжил — жить вдруг оказалось незачем.
Также рекомендуем посмотреть: 5 вопросов о психосоматике
Я бы еще хотела сказать про основные чувства, которые возникают у пациентов с онкологическим диагнозом, это достаточно сложные, одни из базовых сложных чувств. Это стыд и вина. Они очень распространены, особенно в странах СНГ. Вина, например. У нас есть такой социальный элемент, некоторое социальное осуждение, негласная идея, что болезнь — это за грехи. И если болезнь за грехи, то, конечно, я в чем-то виноват. И если я в чем-то виноват, я такой грешный человек, что-то плохое натворил, — теперь это надо искупать долгими днями, годами усилий. Часто это основной способ переживания болезни и способ реакции на болезнь, борьбы с болезнью. Вина — это, конечно, не самое приятное чувство, часто тяжелое чувство. На этом фоне даже бывает так, что люди отказываются лечиться. Потому что если я такой виноватый, грешный, зачем мне лечиться, лучше умереть, — как бы жутко это ни звучало. Вина действительно может быть дезадаптирующей в плане лечения, выбивать человека из желания лечиться и из жизни. Погружение в вину часто ведет к депрессии.
Стыд возникает и по поводу внешности, и по поводу внутреннего. По поводу внешности... Химия часто приводит к облысению, выпадению волос, изменению внешности в целом: цвет лица, круги под глазами, истощение, худощавость. Внешность меняется, и это меняет репрезентацию в обществе и ощущение себя в обществе. Особенно это сложно для женщин. Для женщины это часть ее самоидентификации, идентичности, — потеря волос женщиной часто переживается сложнее, чем мужчиной. Стыд часто связан и с оперативным вмешательством. Так или иначе, оперативное вмешательство — это вмешательство во внутренний мир человека. Тело — самая интимная моя зона. И вмешательство в мое тело переживается как внедрение, вторжение, может вызывать стыд, будто бы я уже «нарушен», я теперь «нарушенный», «порезанный» человек. Например, при раке желудка или кишечника часто ставят не очень приятный аппарат — калостому. То есть выводят часть кишечника вовне. Это бывает временно, потом раны заживают, сшивают. Бывает на постоянной основе. Конечно, человек переживает это жутким образом. Часть его кишечника вовне — это вызывает жуткий стыд, вплоть до полной изоляции. Я встречала пациентов, которые сами увольнялись с работы, хотя они могли работать, были достаточно молоды, — увольнялись, потому что у них были эти дополнительные приборы и им казалось, что это всем видно, заметно. Хотя современные приспособления минималистичны и незаметны, невозможно сказать, что там под одеждой что-то есть. Но для человека это оказывалось невыносимым.
Это невыносимое чувство стыда часто дезадаптирует, уводит человека из нормальной социальной жизни. Социальная изоляция в итоге приводит в итоге к депрессии.
Есть ситуации, когда человек сам справляется. Обычно это зависит от хорошей поддержки семьи, от возможности, например, переквалифицироваться или уйти в другую сферу, или вообще чем-то себя занять, опять быть социально активным, востребованным и интересным. Если у человека после болезни это есть, скорее всего, он сам сможет пройти все этапы. Но чаще в какой-то момент что-то не складывается — то ли семья не понимает, то ли социум не воспринимает, с работы, например, или уволили, или не хотят брать, или человек сам чувствует, что не способен делать то, что раньше, до болезни, делал легко. Здесь включается сложное восприятие себя: я уже не способен на то, что раньше, — и я не могу себя таким принять. Сложно прийти к тому, что такой, как сейчас (возможно, с чуть меньшими способностями, возможностями, меньшим количеством сил), — я тоже трудоспособен, я много чего могу.
Вас может заинтересовать: Николай Мирошниченко. 5 вопросов о психосоматике
Другой выход — часто пациенты все-таки идут к врачам-психиатрам за фармакологическим лечением, и это хороший вариант, потому что клиническая депрессия опасна: она опасна, прежде всего, суицидальными мыслями. А среди пациентов онкологического диагноза 30% имеют склонность к депрессии с суицидальными тенденциями. И намного лучше пойти принимать антидепрессанты и опять захотеть жить, чем пройти такое сложное лечение и после этого не хотеть жить и не иметь возможности вернуться к нормальной жизни.
Психотерапия работает или как дополнение, или как единственный механизм. Часто люди отказываются от антидепрессантов: боятся таблеток вообще, боятся, что это поменяет их психику, боятся, что если будут принимать какие-то фармпрепараты, это вроде как сделает их психически больными... Это социально неприятный компонент, люди часто отказываются от антидепрессантов в пользу терапии. Но и это хорошая возможность: психотерапия может быть дополнение к фармлечению, а может стать возможностью, не принимая фармтерапию, тем не менее, справиться с депрессией.
